Галина Сафонова-Пирус - Искусы Эроса. Бэт и Лис. Повести
– Во, еще помнишь…
– А потому и помню, что сразу влюбилась в него.
Но моя, так и не растроганная стихами подруга, уже прячет клубок в сумочку:
– Ладно, о «тогда» в другой раз расскажешь, а сейчас идём… посадку объявили. Слава богу! Как только лягу на полку, так и не проснусь до самого Крыма.
Крым
Холодный, ненастный, тусклый, – неуютный.
– Серо, Линка, всё серо, как у нас в ноябре.
И дождь. Моросит, моросит!
И море серое, разъяренное, – пугающее.
И гостиничный номер тоже серенький, тесный.
А наша неулыбчивая сожительница Лида словно охраняет свой мирок.
– Линка, а рядом-то с нами бильярдная. И с каким же треском взрываются и взрываются шары! – Да и дым от курева – в двери.
И зачем приехали? Может, к морю? Но оно холодное, раздражённое, грязное.
Да и вообще, всё, всё чужое! Но не стану об этом – ей. Лучше – вот что:
– А давай-ка поищем во всём этом нечто утешительное, нельзя же быть такими…
– Занудами, хочешь сказать? Ой, нельзя, конечно, но…
– Но вот прямо сейчас и скажем себе: а мне хорошо, хорошо!
– А мне хорошо!.. Хорошо знать, что не висит надо мною обида мужа, что не надо исполнять никаких жениных долгов…
– И так здорово ощущать себя никому не нужной, да? И это ощущение словно рамой окаймляет, охраняет твоё «я», да? – Кажется, попала «в точку», даже рассмеялась Линка, но я почему-то одёрнула её: – И всё же советую тебе написать Антону письмо, чтобы как-то размягчить свою обиду, да и его…
– Напишу, напишу как-нибудь. Но скажи, почему в нём так сильно стремление к сексу, а во мне… а я… – А в тебе этого и раньше не было, да? – А я всё искала в тех, в кого влюблялась нечто… – И она изящно пошевелила пальчиками у щеки, словно нащупывая это «нечто». – Нечто такое, что могло бы увести в неведомые радостные дали.
– И ведь нашла же… Столько лет прожили с Антоном в ладу и только теперь…
– Да, только теперь, когда уже и сам в даль не всматривается, и меня никуда за собой не зовёт.
Ох, чем бы остановить волну нахлынувшей на Линку грусти?
– Линка, пойдем-ка узнаем: есть ли в этом раю под названием «Крымском приморье» библиотека? Так, на всякий случай узнаем, если заскучаем, то…
– Нет, ты иди, а я… – и на лице её вспыхнула та самая улыбка, которая мне так нравилась! – А я посплю, охраняемая рамой своего «я», как ты сказала.
Линка с Лидой ушли пройтись, а я – к дневнику. Эта моя привычка делать записи… Проживать бы мгновения настоящего просто, не задумываясь, не стараясь ухватить улетающие эмоции за хвост, закрепить в дневнике… как дети или животные: насытились, ничто не угрожает, светит солнышко и-и… Мгновение, остановись! А мы, человеки, вечно выскальзываем из настоящего, мучая себя или прошлым, или будущим. Но ладно, видать, и мне никуда не деться от этого, а посему и здесь настоящему не дам ускользнуть, а законсервирую в своих записях, чтобы со временем стало оно сохранённым прошлым.
«Снова сидела в библиотеке. Статья Татьяны Ивановой «Специальность 2101» о преподавании литературы в школе. С болью написанная статья. Да и «Пожар» Распутина11 перебудоражил душу и ощущение, что распадаюсь, и нет сил собраться.
В номер… А в номере – опять этот нескончаемый взрывной треск бильярдных шаров!»
Первое утро в «Крымском приморье»
– Линка, смотри! Сегодня-то солнце! Скорей к морю.
Ах, как же благостно пропитаться его запахами, наполниться неуёмной силой! Ну да, я – капля этой синей воды, струйка ласкающего ветра, я…
– Аннуш, а на пляже-то ни-ко-го! – вдруг слышу. – Ой, а ей еще кто-то нужен. – Может, пойдем в номер, к телевизору?
Нет, надо подтолкнуть её к прелести видимого мною:
– Но смотри, смотри Линка: прямо у твоих ног стелятся и стелятся волны, выбрасывая на песок ватаги пузырьков, а те в панике спешат назад…
– Это им страшно оставаться здесь потому, что их сейчас затянет мокрый песок.
– Вот-вот, молодец! А теперь почувствуй себя сверкающим бликом вон того солнечного зайчика на гребне волны!
– Представила… подставила… заставила…
– Линка, ты что?
– Да нет, зайчиком быть здорово. Прыгает себе, пляшет, смеётся и нет у него забот, жениных долгов…
Да-а, мою озабоченную подругу вот такими сверкающими мгновениями жизни не излечить, надо еще как-то… что-то.
В дневник
«Тихая, ласкающая синева моря… Будто оно, выплеснув накануне пенными волнами всю свою ярость, наконец-то исторгло из своих глубин и радостную успокоенность, доброту». Кажется, ничего, красиво нацарапала, только вот насчет «исторгло»… Может…
– Что, и здесь будешь писать? – вдруг слышу голосок только-что проснувшейся Линки.
– Да нет, уже написала. Это я, пока ты спала, бродила вдоль берега и только сейчас…
– А сейчас будешь читать свои дневники?
– Ага.
– И опять про того самого, о котором – в поезде?
– Про него.
– Тогда и мне немножко, а я буду слушать и просыпаться.
– Ладно. Просыпайся и слушай:
«Середина мая. Моя любимая пора… Вчера со Стасом шли по тихим, почти сельским улочкам, и он пригласил меня заглянуть в его сад, – „Ведь яблони цветут, сирень!“, – и я пошла. Но только взглянула на этот праздник цветов и заспешила домой. Чего испугалась?.. Не знаю. А он провожал, и я была счастлива только тем, что шёл рядом, а когда с веткой сирени из его сада пришла домой, долго не могла уснуть».
– А чего испугалась то?
– А испугалась… Нет, тогда даже и не пыталась понять «чего», а просто убегала, уезжала от него к маме и всё… а потом даже минуты считала, когда вернусь на работу и снова увижу.
– Но близко не подпускала.
– Долго не подпускала. Только потом…
– А я Антона – сразу, – перебивает огорчённо и отбрасывая одеяло, встаёт: – Влюбилась в свои семнадцать и словно сдалась, а теперь от моей влюблённости почти ничего не осталось.
Как и от моей… Но не скажу Линке об этом потому, что она может спросить о Стасе еще что-то, а мне пока не хочется раскрывать ей драму нашей жизни. Но когда-нибудь прочту вот это из моего любимого Владимира Набокова12:
Мы забываем, что влюбленность
не просто поворот лица,
а под купавами бездонность,
ночная паника пловца.
Покуда снится, снись, влюбленность,
но пробуждением не мучь,
и лучше недоговоренность,
чем эта щель и этот луч.
Напоминаю, что влюбленность
не явь, что метины не те,
что, может быть, потусторонность
приотворилась в темноте.
Прочту и скажу: моя милая Линка, быть влюблённым это всё равно, что лететь в самолете… нет, в лайнере, набирающем высоту: движение, небо, облака и впереди – нечто загадочное и непременно прекрасное, когда всё озаряется магическим светом и каждое явление наполняется смыслом, от которого дух захватывает! Но такое состояние – лишь цветение жизни, когда этот изумительный цветок непременно должен быть опылен, чтобы не стать пустоцветом, а потом… Потом таинственная и лучезарная «недоговорённость» исчезает, проявляется «явь», а «метины» влюблённости тают, увядают. Но Господи! Как же не хочется верить, что это прекрасное цветение только для продолжения рода!
Втроём – на ближайшие возвышенности!
А трава на взгорьях еще не зазеленела, лишь в лощинах… но уже выпорхнули желтые веселые первоцветы. И Линке с Лидой хорошо, – вижу! Ну да, ведь они – одного возраста, им надо радоваться, вот и пусть ищут эту радость, пусть.
– Девочки, оставайтесь-ка здесь, на этой лужайке с первоцветиками, а я…
– А ты опять – в библиотеку?
– Опять, Линка. Кое-что интересное там нашла.
– Иди, иди, да не зачитывайся. Скоро ужин, а после него – мероприятие в актовом зале затевают. Веселиться будем! До упаду.
– Это хорошо, до упаду… А пока – пока!
В дневник
«Знак беды» Василя Быкова13. Степанида, Петрок… Они – жилы, на которых держится наша жизнь.
Ах, какой же трагедийной будет наша литература! Только б нашлись таланты, умеющие написать обо всем, что пережили такие, как герои Быкова».
И всё же, ну что даст мне в будущем вот это, только что написанное? Но пишу, пишу… Нет, что-то еще консервировать сейчас не буду, а вот к старенькому…
«Мы сидим со Стасом на обновлённой после зимы голубой лавочке в уютном тихом «Круглом» скверике в тени цветущих лип, и он читает недавно написанное:
И зелены да будут зеленя,
И смех да будет солнцем осиянен,
И пусть пребудет вечной доброта,
И россыпь рос, роящаяся зыбко,
И очерк малахитовый листа,
И колоса янтарная улыбка.
И полдень стройный, как полет стрелы,
И облаков вселенское величье,
И бескорыстность страждущей пчелы,
И безыскусность этой песни птичьей…
Да, конечно, его мироощущение было глубоко поэтическим, поэтому и меня воспринимал как образ, временное вдохновение, а я, если и не понимала этого, то чувствовала… Чувствовала и боялась, но всё же…
